Джим

Старый бродяга из Коктебеля, одиннадцать лет собачьего стажа, почти чистокровная немецкая овчарка, ты разлегся у меня под ногами, безразличен к телевизору, к суматохе на веранде. В страшном ящике — полуфинал футбола, за столом — последние сплетни, — даже к ним ты равнодушен. А ведь ты известен в самых дальних странах: в Лондоне, Нью-Йорке, Монреале, в Сан-Франциско, Мюнхене и Париже тебя вспоминают. Потому что многие прошли через веранду. Ты гремел навстречу им цепью, лаял охотно или так, для отчета, тогда освобождали твой ошейник. Грудь свою раздувая достойно, появлялся ты на веранде. «Джим! — кричали тебе. — Джимушка, Джимчик!» Это было приятно. Но достоинство — вот что основное. Гости приходят и уходят, но немецкая овчарка остается... Год за годом приходили гости, год за годом говорили гости, пили пиво, чай, молоко и водку, повторяли смешные словечки: «он уехал», «она уехала», «они уезжают», «кабаков», «сапгир», «савицкий», «бродский», «джексон поллак», «веве набоков», «лимонов» и опять — «уехали», «уезжают», «уедут»... Вот и стало на веранде не так тесно, но всегда приходит коровница Клава и приносит молоко в ведерке, и шумит, гремит проклятый ящик. Дремлешь, Джим? Твое, собака, право. Вот и я под телевизор засыпаю, видно, наши сны куда милее всей этой возни и суматохи. Не дошли еще мы до кончины века, уважаемая моя собака. Почему же нас обратно тянет в нашу молодость, где мы гремели цепью?