Солженицыну

Изрезан росписью морщин, со лжою спорит Солженицын, идет свистеж по заграницам, а мы обугленно молчим. И думаем — на то и гений, чтоб быть орудием добра, и слава пастырю пера, не убоявшуся гонений. В ночи слова теряют вес, но чин писателя России за полстолетия впервые он возвеличил до небес. Чего еще ему бояться, чьи книги в сейфы заперты, кто стал опорой доброты, преемником яснополянца. Кто, сроки жизни сократив, раздавши душу без отдарства, один за всех на государство казенной воли супротив. Упорствуют, а ты упорствуй с ошметком вольности в горсти и дружбой правнуков сласти свой хлеб пророческий и черствый. Лишь об одном тебя молю со всем художническим пылом: не поддавайся русофилам, на лесть гораздым во хмелю. Не унимайся, сочинитель, во лбы волнение вожги, в Кремле артачатся вожди — творит в Рязани Солженицын. И то беда, а не просчет, что в скором времени навряд ли слова, что временем набрякли, Иван Денисович прочтет.