* * *

Меня убить хотели эти суки, Но я принес с рабочего двора Два новых навостренных топора. По всем законам лагерной науки Пришел, врубил и сел на дровосек; Сижу, гляжу на них веселым волком: «Ну что, прошу! Хоть прямо, хоть проселком...» — Домбровский, — говорят, — ты ж умный человек, Ты здесь один, а нас тут... Посмотри же! — Не слышу, — говорю, — пожалуйста, поближе! — Не принимают, сволочи, игры. Стоят поодаль, финками сверкая, И знают: это смерть сидит в дверях сарая — Высокая, безмолвная, худая, Сидит и молча держит топоры! Как вдруг отходит от толпы Чеграш, Идет и колыхается от злобы. «Так не отдашь топор мне? Не отдашь?! Ну, сам возьму!» — «Возьми!» — «Возьму!..» — «Попробуй!» Он в ноги мне кидается, и тут, Мгновенно перескакивая через, Я топором валю скуластый череп, И — поминайте как его зовут! Его столкнул, на дровосек сел снова: «Один дошел, теперь прошу второго!»

И вот таким я возвратился в мир, Который так причудливо раскрашен. Гляжу на вас, на тонких женщин ваших, На гениев в трактире, на трактир, На молчаливое седое зло, На мелкое добро грошовой сути, На то, как пьют, как заседают, крутят, И думаю: как мне не повезло!