* * *

Это было под черным платаном, на аллее, где жабы поют, там застыл купидон великаном, там зеленый и черный уют.

Там лежала в растрепанных косах золотистая харя лица, а в глазах удивленно-раскосых колотились два черных кольца,

а потом они стукнулись дружно и скатились под веков белки, ничего им на свете не нужно, ни любви, ни стихов у реки.

Я поднял равнодушную ручку, нехорошие очи поднял, подмахнул на листе закорючку и судьбу на судьбу променял,

и меня положили в угол с лужицей лицом к лицу, черный хлеб черепахой смуглой и бумаги снегунью мацу.

Это было под черным платаном, там уже меня больше нема, где луна кулаком-великаном за нее отомстила сама,

где летают блестящие мухи, где безлицые камни лежат, где с козлами в соитьи старухи, в черном озере желтые звезды дрожат.

Только ночью в заречном колхозе прогрохочет винтовка как гром, и луна вся оскалится в морде, ухмыльнется, как черный колодезь, и раздвинется синим зевком.

Изо рта ее узкого очень Тихо вытечет нож, как слюна, И под черной улыбкою ночи Он уколет меня из окна.

Это будет под черным платаном, где кровавые жабы поют, где луна кулаком-великаном разрубает зеленый уют.

Отнесите меня, отнесите, где дрожит золотистая нить, у жестокой луны попросите желтым светом, что медом, облить.

После смерти земные убийцы отправляются жить на луну, там не надо работать и биться И влюбляться там не в кого... Ну?

Желтый ад каменистый, бесплодный, звезды, пропасти, скалы, мосты, ходит мертвый слепой и голодный и грызет костяные персты.

Никогда ему больше не спится, но слепые зеницы в огне, шел он узкой и рыжей лисицей по широкой и голой луне.

Вечный жид никогда не усталый на бесплодной бессонной луне голосами царапает скалы и купает лицо в тишине.