* * *

Мы у отца, и во флигеле сняты картины испуганной бабкой, И личности снова в сарае за старым корытом. А Степа, Наташа и я под огромной лоскутною тряпкой Орем и хохочем, И нами они поименно навеки забыты. А бабка бы век подпевала нам поверх очков: «Эйни-бени, лики-паки, Тиль, буль-буль, калеки-шмаки!» Как вдруг наш нервозник-отец в час семейного счастья Вспомнил о какой-то роже и заплакал, словно крыша. «Ой, — говорит, — отчего мир одною рукой за кусок ухватился, Словно за больное сердце, а другою — за кнут всевластья?.. Побежать бы к нему на помощь Или крикнуть: "Ненавижу!" Да-да-да, одно и то же». — Так сказал и вышел. И слышно, как наши часы бьют за старой стеной, И бабушка плачет ужасно, и курит Наташа, А Степа кричит, что садовником будто родился, И огненной брызжет слюной.