Банальные вещи

близорукие годы стоят с виноватой улыбкой в мешковатом плаще за зеркальным ободранным шкафом: на отца не похожи — какой-то комплекции хлипкой, и слегка оплывают и плавятся с медленным кайфом.

или выйдешь во двор с параличного черного хода — есть еще и такое почти безобидное средство — только ноги промочишь, пусть даже сухая погода, в подсыхающих лужах времен алиментного детства.

кто вас так напугал, кто вас вытряс из фотоальбомов, довоенные мальчики, в угол забитые бытом, знатоки изречений и даже самбистских приемов, с выражением лиц, совпадающим с чем-то забытым.

ваши длинные тени на лунной поверхности страха — тени прежде стоявших на голой земле монументов, вас знобит от любого волнения в области паха, от лежащих в нагрудных карманах своих документов.

проживаешь в квартире, а рядом глухие отсеки остывающей жизни, уже не способной продлиться, кто-то смотрит оттуда, как смотрят с портретов генсеки, и еще мельтешит в физкультурных разводах столица.

или встретишь себя на замызганной лестничной клетке: не найдешь, что сказать, и не выйдет с собой разговора, только смотришь просяще на этого в ношеной кепке, мол, еще постоим, ну, чего разбегаться так скоро.

незаметные вещи ведут свою жизнь, как улитки: вот баллончик губами обласканной яркой помады, два английских ключа и билет — разве это улики? это так ненарочно и просит позорно пощады.

эта мелкая жизнь вымогает себе упрощенье, горстку сахарных слез намывая из детских обманов, и как после дождя, получив для себя отпущенье, выползает наружу из сумочек или карманов.

так зачем их щадить? разве так поступают убийцы? и куда уходить, а уйдя, для чего возвращаться? что здесь можно найти или в чем захотеть убедиться? в том, что дети растут и земля продолжает вращаться...