Деньги

Когда я шел по Каменному мосту, играя видением звездных воен, я вдруг почувствовал, что воздух стал шелестящ и многослоен. В глобальных битвах победит Албания, уйдя на дно иного мира; усиливались колебания через меня бегущего эфира. В махровом рое умножения, где нету изначального нуля, на Каменном мосту открылась точка зрения, откуда я шагнул в купюру «три рубля».

У нас есть интуиция — избыток самих себя. Астральный род фигур, сгорая, оставляющий улиток. В деньгах избытка нету. Бурных кур, гуляющих голландский гульден, где в бюстах королевская семья, по счету столько, сколько нужно людям, — расхаживают, очи вечности клюя. Купюры — замеревшие касания, глаза и уши заместить могли б. Ты, деньги, то же самое для государства, что боковая линия для рыб.

И я шагнул с моста по счету «три». О золотая дармовщинка! Попал я денег изнутри в текучую изнанку рынка. Я там бродил по галерее и видел президентов со спины, сидящих черенков прямее, глядящих из окон купюр своей страны. Я видел, как легко они меняют размеры мира от нулевой отметки. И с точностью, что нас воспламеняет, они напряжены, как пуля в клетке.

Я понял, деньги — это ста- туя, что слеплена народом пальцев, запальчивая пустота, единая для нас и иностранцев. Скача на окончательном коне и делаясь все краше, она язвит людские лица, но с ней не мы сражаемся, а наши фигуры интуиции. Как заводные, они спешат по водам, меж знаков водяных лавируя проворно, что мглятся, словно корабли из соды в провалах тошнотворных.

В фигурах этих нет программного устройства, они похожи на палочный удар по лампочке; их свойства: не составлять брачующихся пар в неволе; прятаться, к примеру, за пояском семерки, впереди летящего снаряда, и обмену они не подлежат, словно дыра в груди. О них написано в «Алмазной сутре». Они лишь тень души, но заостренней чуть. Пока мы нежимся в купальном перламутре безволия, они мостят нам путь.

Они летели, богатства огибая, был разветвлен их шельф, они казались мне грибами, оплетшими вселенский сейф, везомый всадником пустот, царем финансов, — все деньги мира на спине, — на башнях пробило двенадцать, и всадник повернул ко мне. Дрожа, как куртка на мотоциклисте, как пионер, застигнутый в малине, я слышал его голос мглистый: — Ну что ты свой трояк так долго муссолини?

Фигуры интуиции! В пустыне они живут, проткнув зрачки колючками. Святые коммуны их в верховиях реки времен. У нас есть кругозор и почта, объятья и земля, и молнии в брикете, — у них нет ничего, того, что становится приобретеньем смерти. Они есть моцарты трехлетние. Ночь. Высь взыскательна. Забориста тоска. Тогда фигура интуиции заметнее: она идет одна, но с двух концов моста.

Трояк салатный, буряковый четвертак и сукровица-реалист-червонец! А я за так хотел витать в тех облаках, где ничего нет похожего на них и где «чинзано» не исчезало в баре Бороды, где мы под молнией у Черного вокзала втроем устойчивей молекулы воды. Но вновь народовольческий гектограф морочил сны юнцов и прилетал конь Блед, которого карьер так от земли оторван, что каждый раз в прыжке конь сжат, как пистолет.

Нас круговодит цель и замыкает в нас холодную личинку новой цели. дух будущего увлекает глаз; сравненье целей порождает цены. Купюра смотрится в купюру, но не в лоб, а под углом прогресса, и, похоже, в коленчатый уводит перископ мою судьбу безденежную. Всё же дензнаки пахнут кожей и бензином, а если спать с открытым ртом, вползают в рот. Я шел по их владеньям, как Озирис, чтоб обмануть их, шел спиной вперед.

История — мешок, в нем бездна денег. Но есть история мешка. Кто его стянет в узел. Кто наденет на палку эти мощные века? Куда идет его носитель? И знает ли он, что такое зеркала? И колесо? И где его обитель? И сколько он платил за кринку молока? Пока я шел по Каменному мосту и тратил фиолетовую пасту, не мог ли он пропасть? остановиться? и кто был для кого фигурой интуиции?