Рапсодия батареи отопительной системы

Вскрывающий небо ущербным консервным ножом, бросающий сверху пустую цветочную бомбу крутой полумесяц на клумбе развернут, как скатерть.

А розовый куст, восходящий над краем стола, бронхитом трясет и сорит никотиновой солью, клубясь и блестя в негативном ознобе рентгена.

Так выглядит каждый сидящий напротив меня, особенно возле стакана густого портвейна, вдвоем с сигаретой, глядящей с печалью трамвайной, таким я кажусь для того, кто заметит меня.

И что ни лицо во вселенной, то водоворот, затянутый наглухо спелым комфортом болот.

От рощ, иссеченных в табачном кристалле кафе, внебрачные реки, давясь отопительным пивом, в свои батареи уводят чугунным напевом глухого Орфея, и кажется пьяным Орфей.

Я ввинчен в кружение вод, у меня впереди чугунные русла и роза в цветочной груди.

Лицо во вселенной срывает с резьбы небосвод. Пурпур объявлен — роза придет!

Вдруг стало темно, точно внутри этого «вдруг».

Круче и круче круг отлученных вод от лучей, от неба отъединенных вод. Облаком быть не дано! Богом рек, морей, зыбей не дано быть!

Молитва твоя — молотьба букв, стук по газете твердых дождей чугунного сплава, зреющих слева направо, сверху вниз.

Дождь орошает сухой линотип. Буквы растут. Стебли срезают. Бумагу кладут на стерню — вот и газета.

Небо срывается сверху столбцами газет. Пятки Орфея изрезаны в кровь. Пурпур объявлен — роза придет!

Чайник в обнимку со словом «вода» к речке идет, а в слове «вода» накипь как в чайнике.

Пить! Пить! Пить!

А река-то, пить-пить, огорожена сплошь батареями. Некуда выдох свой поместить!

Я, распластавшись, лежу на песке, создающем меня. А река, поднимаясь со дна, как облако любит меня.

Облако входит в себя, становясь незримым. Светящийся розовый куст, коллапсируя, входит ко мне. То — куст, убеленный словами, несущими воду.

То — Бог!