* * *

Наверно, каверны и спайки от щедрого ветра в груди. Но рано еще мне фуфайку и койку, и общую пайку и брать на учет погоди!

В огнях площадного румянца мы празднуем с листьями танцы, с камнями ведем хоровод — унылые венецианцы гиперборейских широт.

Мы чествуем плавленый воздух и пестуем черствый кирпич. О мальчик, на пире подзвездном ты нашу смертельную дозу, не бойся, втройне увеличь!

Сапожник, художник и дворник, онколог, смотритель уборных, сантехник и медиевист, задорный писака, затворник и мастер по части убийств,

актриса, салопница, прачка, студент и морской офицер — корежатся в страсти безбрачной, таращат глаза свои рачьи в оптический неба прицел. Ан, сей окуляр запотел.

Как скатка, уложена кладка, в морщинах суконная гладь. Да разве, мой город, не сладко гранитную каждую складку шинели твоей целовать.

А ветер-то, ветер шаманит. Румяного пуще румянит. И пьяного пуще пьянит. Подраненных до смерти ранит. Казненных еще раз казнит.