* * *

Нам не дано молиться и любить. Нам умереть дано, но — раньше смерти... Привиделось однажды наяву — на площади, в крови Христа распяли, и сын отца убил. Оркестр военный ухал, точно филин, за голубыми елями, над храмом средь мертвых и живых. Пока живых. Вопил народ: «Распни! Еще распни!» Храм Покрова, блаженный, многоглавый глядел печально. Много видел старец — и палача в сафьяновых сапожках (поигрывал в кровавые мячи) и царь взирал... Опричь стрельцов гогочущих там были трудящиеся в сомкнутых рядах, массовики в ежовых рукавицах, в горлатных шапках думных бояре и гегемон в разбитых «прохорях»... Сам Игемон с умытыми руками блестел на мир стекляшками пенсне, «где волки выражают готовность и преданность» в шеренгах физкультурников упругих... Боярышня в кокошнике жемчужном все грезила о прянишной стране, где нет Успения и где нетопыри «висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского»... — парад, где оперение шеренг напомнит селезня, грозу, закат Европы и мировой пожар... Разуй глаза и погляди скорей! Ужо тебе, свидетель! Скоро снимут Твои главы свистящим топором! Горит топор, и факел так отточен!