* * *

В квартире дедовской, отчасти буржуазной, кот-каталептик смотрит из окна. День четки мнет. Узор обоев красный. И домработницей обсела тишина.

Изданьем Тарту, желчью самовитой в табачном пепле стол пересолен. Висят пеленки юного Давида, и к радио профессор прикреплен.

Крушимый яд, последние известья! Вы — сок грейпфрута, завтрак-шоколад. Трех голосов невнятных перекрестье о мире знанье терпкое таят:

Кому — вершки, кому — покой и рожки, кому в застенке каторжном горчей, почем в России нынче фунт картошки и что писатель делает ничей...

...но пологом надежным укрывая своих детей, господь так милосерд, что даже шум рабочего трамвая не слышен в запечатанный конверт квартиры этой.

Давид, Давид! Ты против Голиафа лишь детскою пращей вооружен, но, поражен, с тяжелым гулом шкафа обрушивается, столь громоздкий, он.