Памяти Мендельштама

Перечитываю Мандельштама, А глаза отведу, не солгу — Вижу: черная мерзлая яма С двумя зэками на снегу.

Кто такие? Да им поручили Совершить тот нехитрый обряд. Далеко ж ты улегся в могиле От собратьев, несчастный собрат,

От огней и камней петроградских, От Москвы, где не скучно отнюдь: Можно с Блюмкиным было задраться, Маяковскому сухо кивнуть.

Можно было... Да только на свете Нет уже ни того, ни того. Стала пуля, наперсница смерти, Шуткой чуть ли не бытовой.

Можно было, с твоей-то сноровкой, Переводы тачать и тачать. И рукой, поначалу лишь робкой, Их толкать, наводняя печать. Черепной поработать коробкой И возвышенных прав не качать.

Можно было и славить легонько, Кто ж дознается, что там в груди? Но поэзия — не велогонка, Где одно лишь: держись и крути.

Ты не принял ведущий наш метод, Впалой грудью рванулся на дот, Не свихнулся со страху, как этот, И не скурвился сдуру, как тот.

Заметался горящею тенью, Но спокойно сработало зло. И шепчу я в смятенном прозренье: — Как же горько тебе повезло —

На тоску, и на боль, и на силу, На таежную тишину, И, хоть страшно сказать, на Россию, А еще повезло — на жену.