* * *

Нас хоронила артиллерия. Сначала нас она убила. Но, не гнушаясь лицемерия, Теперь клялась, что нас любила.

Она выламывалась жерлами, Но мы не верили ей дружно Всеми обугленными нервами В натруженных руках медслужбы.

За нас молились леди Англии И маркитантки полковые. Нас интервьюировали б ангелы, Когда бы были таковые.

Мы доверяли только морфию, По самой крайней мере — брому. А те из нас, что были мертвыми — Земле, и никому другому.

Тут всё еще ползут, минируют И принимают контрудары. А там — уже иллюминируют, Набрасывают мемуары...

И там, вдали от зоны гибельной, Циклюют и вощат паркеты, Большой театр квадригой вздыбленной Следит салютную ракету.

А там по мановенью файеров Взлетают стаи лепешинских, И фары плавят плечи фрайеров И шубки дамские в пушинках.

Бойцы лежат. Им льет регалии Монетный двор порой ночною. Но пулеметы обрыгали их Блевотиною разрывною!

Но тех, кто получил полсажени, Кого отпели суховеи, Не надо путать с персонажами Ремарка и Хемингуэя.

Один из них, случайно выживший, В Москву осеннюю приехал. Он по бульвару брел, как выпивший, И средь живых прошел, как эхо.

Кому-то он мешал в троллейбусе Искусственной ногой своею. Сквозь эти мелкие нелепости Он приближался к Мавзолею.

Он вспомнил холмики размытые, Куски фанеры по дорогам, Глаза солдат, навек открытые, Спокойным светятся упреком.

На них пилоты с неба рушатся, Крестами в тучах застревают... Но не оскудевает мужество, Как небо не устаревает.

И знал солдат, равны для Родины Те, что заглотаны войною, И те, что тут лежат, схоронены В самой стене и под стеною.